Сергей Лукьяненко - Глубина [сборник]
Но нам везет — никого нет. Даже охранника.
— Это публичный дом, — на всякий случай сообщаю Неудачнику. — Можешь альбомы полистать.
Он качает головой:
— И почему я не удивлен? Идем…
По коридору мы почти бежим. Я ожидаю, что сотрудницы вновь начнут выглядывать из дверей, но царит полная тишина. Вообще никого! Словно бордель вымер.
Толкаю дверь в Викину комнату, уже готовый к тому, что и ее на месте не будет. Неудачник топчется за спиной.
— Тебя можно поздравить, Леонид? — ледяным голосом спрашивает Вика.
В хижине чистенько, словно и не было никакого землетрясения. Не знаю, как другие, а я такой порядок навожу лишь в растрепанных до предела чувствах. На столе появилась маленькая магнитола. Вика переоделась, теперь она в серых джинсах и такого же цвета свитерке.
И еще, судя по тону, она ждет объяснений.
— Ты слышала комиссара?
— А кто его не слышал? — Вика встает, и я торопливо отступаю. Когда женщина в гневе, мужчине лучше не сопротивляться. — Значит, спас… друга. Он тебя спас, парень?
Неудачник пожимает плечами, улыбается, и Вика слегка сбавляет обороты.
— Как тебя звать?
— Неудачник.
— Ага. Так вот, дружок, не гневи судьбу, постой у окна тихонечко!
Неудачник повинуется, а Вика наступает на меня. Ох, не ту личность она выбрала — это манера Мадам.
— Значит, спас. Значит — поимел «Аль-Кабар» и «Лабиринт»?
— Вика, они лгут! — торопливо говорю я. — «Варлок-9000» — это локальный вирус, он отвечает требованиям конвенции!
— А про дайвера — тоже лгут? — кричит Вика. И я наконец-то понимаю, что вывело ее из себя. — Лгут? Или кто-то другой врет… другой!
Опыт получения пощечин у меня небольшой. Держусь за горящую щеку и стою столбом. Неудачник послушно смотрит в окно, но не услышать звука удара он не мог.
— Дайвер? — продолжает кипеть Вика. — Дайвер? Я, дура, дура чертова, еще помощь тебе предлагала! Ты мог мне сказать, что сам — дайвер?
— Нет… — шепчу я.
— Почему? Не веришь мне?
Никогда не поверю, что Бог создал женщину из ребра Адама. Нет, как и мужчину — из глины, только совсем другого сорта.
Уж очень разные причины мы находим для гнева.
— Я боялся потерять тебя.
— Вот и… — начинает Вика и замолкает.
— Нельзя любить человека, который видит глубину без иллюзий. Я знаю, Вика, я пробовал открываться. Это всегда… всегда происходит. Ты стала бы меня ненавидеть. Незаметно. Даже сама не поняла бы, в чем дело…
Я говорю, уже понимая, что все кончено. Мы можем остаться друзьями, не более того. Ни одна женщина в мире не полюбит человека, который видит ее лицо мозаикой цветных квадратиков.
— Да, я должен был сказать, — шепчу я. — Сразу. Прости, я не смог. А тебе хватило бы духу признаться, что ты — дайвер?
Вика молчит. В ее глазах слезы, которых на самом деле нет. Между нами стена — отныне и навсегда.
— Нет, — говорит она тихо. — Я тоже не смогла. Я… боялась тебя потерять.
Кажется, я сошел с ума.
Только что с того, если я обнимаю Вику и между нами нет стены…
— Моя работа… из-за нее. Противно, когда все по-настоящему. Я не знаю, почему так получилось… было слишком мерзко… я испугалась и выпала из глубины…
— Мы говорим — вынырнуть…
— Вынырнула…
Неудачник смотрит на горы. Он молодец, он готов простоять так целый день.
— Я всегда выныриваю. Потому и беру себе самых уродов, что мне все равно…
У меня на губах вопрос, который я никогда не задам. Но Вика отвечает сама.
— Там, у реки, я не выходила. Первый раз в жизни. Правда.
Я верю ей, как верят все мужчины от начала времен.
В этом мире лишь наша вера становится правдой.
111
Вика готовит кофе, и даже Неудачник оживляется. Мы садимся за стол, свежие сливки налиты в маленький кувшинчик, в сахарнице горка белого песка, полная бутылка «Ахтамара» ждет своей очереди. Впрочем, коньяк Вика разливает по бокалам сразу.
— За твой успех, Леня, — говорит она.
— Такие успехи недорого стоят, — отвечаю я.
— Почему?
— Общесетевой розыск.
— И что с того?
— Мне придется уйти. Этот образ засвечен, а Стрелка здесь видели.
— Кто? — Вика словно не понимает всей сложности положения. — Мои девочки?
— Хотя бы.
— Они никому не скажут. Или ты думаешь, что виртуальные проститутки сочувствуют сильным мира сего? Знаешь, мы всех их видели без штанов… директоров корпораций и президентов фирм. Люди, которым нравится стегать женщину плетью, перед тем как лечь в постель, сочувствия не вызывают.
— Ты говоришь так, словно они все извращенцы.
— Нет, конечно. — Вика улыбается. — Но запоминаются именно такие гости. Ни одна из наших девчонок не настучит на Стрелка. Тем более что ты не устраивал оргий и не брезговал сидеть с нами рядом.
— Точно?
— Леня, весь наш персонал из России, с Украины, из Белоруссии, Казахстана. Как ты думаешь, в этих странах развита любовь к правительству и крупному бизнесу?
— Таких извращений не замечал.
— О том и речь. За твой успех.
Мы пьем коньяк. Неудачник тоже присоединяется к нам. Его лицо невозмутимо, словно он пригубил чаю.
— А Кепочка? — вспоминаю я. — Уж он-то меня запомнил!
— Не та порода. Ярко выраженный ассоциативник… стучать на тебя он не станет.
— Мне он показался способным на многое.
Вика барабанит пальцами по столу.
— Леня… Кепочка всегда берет красный альбом. Это особая группа, в которой разрешено все. Не просто цепи, плети и мелкие радости садистов, а любые зверства. Убийства, расчленение тела… можно не продолжать?
— Сделай милость.
— Так вот, Кепочка этим не занимается. Он приходит к нам общаться разговаривать.
— И этим достал всех сотрудниц?
— Леня, когда солидный дяденька заказывает красный альбом, приводит девушку в подземелье и с криком «Я — вампир!» кусает ее в горло, это противно, гнусно, но понятно. Это просто болезнь. Когда ничем не примечательный юноша садится перед девчонкой и начинает говорить с ней по душам… когда он тратит деньги на то, чтобы за час-другой доказать ей, что она сволочь и грязная тварь, недостойная жить на Земле. Это страшнее, поверь.
— Почему? — неожиданно вступает в разговор Неудачник.
— Потому, что это проклятие. Право судить и право властвовать. Право на истину. Легко разобраться с дураком или зверем. Гораздо труднее с тем, кто считает себя сверхчеловеком. Умным, чистым и непорочным. Генералы, борющиеся за мир, правители, громящие коррупцию, извращенцы, осуждающие порнографию, — господи, мало ли их мы видели? Может, проклятие такое висит над людьми? Когда обещают порядок, жди хаоса, когда защищают жизнь, приходит смерть, когда защищают мораль — люди превращаются в зверей. Стоит только сказать: я выше, я чище, я лучше — и приходит расплата. Только те, кто не обещает чудес и не становится на пьедестал, приносят в мир добро.
Я чувствую, что они сцепятся всерьез. Торопливо встреваю.
— Стоп! Вика, давай без диспутов о добре и зле! Так можно объявить праведниками убийц и воров!
— Ты и сам вор, — замечает Вика.
— Я помогаю распространять информацию.
— А карманник учит людей бдительности. Только нужен ли этот урок многодетной мамаше, у которой сперли кошелек с зарплатой?
У меня есть миллион возражений. Я могу объяснить, что в работе дайвера кража чужих файлов не основное. Хакер, не входя в виртуальность, сможет сделать это с большим успехом. И есть разница между кражей и копированием информации — я не оставляю за собой пустых компьютеров. Какая разница для человечества, кто первым выпустит новый шампунь или лекарства от простуды?
Но я не хочу спорить с Викой.
— Извини. — Она касается моей руки. — Я не права.
— Почему же. Всыпала по заслугам…
— Извини… Понимаешь, Неудачник, мы упали в мир чистой информации. Мир вседозволенности. Можно воевать, распутничать, хулиганить. Не готовы законы, а самое главное — не готова человеческая психика. Наказаний в глубине практически нет — даже если тебя экскоммуницируют из сети, ты вправе войти под другим именем. Можно нарваться на неприятности, воруя информацию, но и здесь сдерживающие нормы мизерны. Попробуй докажи двенадцати присяжным, что именно мистер Джон Смит спер новую игрушку с сервера «Микропроза», передал ее Ване Петрову, а тот, с помощью Ван Хо, пиратски выпустил ее в продажу. Мир недоказуемых преступлений и ненастоящих смертей. Только боль в душе остается настоящей — но кто измерит эту боль, что скользнула по проводам и сжала твое сердце? У нас не осталось ничего, кроме морали. Смешной, ветхой морали. И оказалось, что быть негодяем или праведником куда удобнее, чем человеком… просто человеком, настоящим человеком.
